Голод и стройподготовка: Как рабочие Уралмашзавода помогали выиграть войну

«Государство в государстве» — так называли свердловский Уралмаш в годы Второй мировой войны. В то время там жили около 40 тысяч человек, большинство из которых каждый день проходили сквозь заводские проходные. В то время на Уралмаше трудились лучшие специалисты, которых со всей страны эвакуировали на Урал вместе с предприятиями. А рядом с ними — вчерашние школьники, подростки, которые всеми силами хотели помочь отцам, ушедшим на фронт, и семьям, оставшимся без кормильца.

К лету 1945 года на всех подразделениях завода-гиганта числилось 1 498 рабочих в возрасте до 18 лет. Подростки проходили ускоренную учебу, а после их бросали на серийное производство. Юные фрезеровщики и токари трудились по 12 часов в сутки. Большинство на артиллерийском заводе № 9 — там делали маленькие детали, которые были по силам подростковым рукам. Многие молодые люди, встав к станку в военные годы, проработали на заводе до пенсии.

15 июля завод отмечал свой 87-ой день рождения. Сегодня предлагаем прочитать истории четырех ветеранов Уралмашзавода, которые проработали там полвека, — о самых страшных годах войны, рабочих буднях у станка, побеге на фронт, голоде, потере близких людей и вере в победу.

Владимир Герцберг
93 года

О голоде

В начале 1942 года Владимиру Герцбергу было 15 лет. Не закончив седьмой класс, он поступил на артиллерийское производство Уралмашзавода учеником токаря. Сегодня он один из ветеранов завода.

«Мы работали по 12 часов в сутки, — вспоминает Герцберг. — Уставали страшно, но больше выматывало непрерывное чувство голода. В то время стандартный обед в столовой завода состоял из жиденьких ячневого супа и ячневой каши. Та и другая тарелка сдабривались ложечкой олифы. Летом часто вместо супа давали щи из крапивы».

Питание значительно улучшилось, когда стали поступать продукты по лендлизу из Америки. В рационе появились омлет из яичного порошка, кусочек бекона, вместо олифы — лярд (топленное свиное сало — Прим.ред.). Иногда доставался кусок баночной колбасы или сосиска. Продуктовые карточки тоже стали отовариваться частично американскими продуктами. Но чувство голода все равно не покидало. В столовой некоторые рабочие, съев свой обед, ходили от стола к столу и вылизывали остатки пищи в тарелках. Некоторые рабочие страдали от дистрофии и фурункулеза — видимо, от недоедания и переутомления. Одним из заболевших оказался и Владимир Герцберг.

«Это было мучительно. Перед сменой я заходил в здравпункт к дерматологу. Врач очень переживал, но ничем не мог помочь. Только менял наклейки с ихтиолом. Мерил температуру, градусник больше чем 37,3 не показывал, а больничный разрешалось выписывать при температуре выше 37,5», — вспоминает ветеран.

Больничный не давали и при многих видах травм. Даже при глубоких, вплоть до кости, порезах стружкой или инструментом. В здравпункте обрабатывали рану, сжимали разрез металлическими скрепками и даже не перевязывали. Через некоторое время рана заживала, скрепки снимали.

«Беспокойство доставляли и вши, — рассказывает Владимир Овсеевич. — Они донимали многих из нас всю войну. Когда кончалось терпение, шли в туалет „бить фрицев“. Там постоянно можно было видеть, как несколько человек выискивают в швах нижнего белья вшей. Время от времени мы получали направление в санитарный пропускник. Там давали кусочек хозяйственного мыла величиной со спичечный коробок. Пока моешься, твое белье прожаривается. На некоторое время жизнь облегчалась. Передышка была недолгой, эти твари каким-то образом возвращались».

Были случаи отравления в столовых. Если пострадавший после промывания желудка был в состоянии дойти до рабочего места, больничный не выписывался. Однажды произошло массовое отравление селедкой. Приехала группа медиков, и в красном уголке промывали желудки всем отравившимся. Промытые, шатаясь, брели на рабочее место, а многих неходячих увозили на скорой помощи.

Чтобы не сорвать план производства, к станкам становились мастера, специалисты инженерных служб, вспомогательные рабочие. Тем, кто не болел, приходилось трудиться сверхурочно.

Дисциплина

В начале Великой Отечественной войны Указ о нарушении трудовой дисциплины был ужесточен. Судили за малейшее нарушение. По приговору суда виновному уменьшали зарплату на 25 % на срок в 3 или 6 месяцев. Но самое страшное — уменьшали дневной хлебный паек на 200 граммов. «Изнурительный голод и так был бичом военного времени, а тут еще отбирали четверть хлебного пайка. Вот это было наказание», — вспоминает ветеран.

Докладную о нарушении трудовой дисциплины подавали табельщик или сменный мастер. Документ с подписью старшего мастера и начальника цеха направлялся в отдел кадров. Если кто-то из них скрывал нарушение, сам попадал под действие указа. Процедура осуждения была проста: очередных провинившихся вызывали в отдел кадров, и инспектор сопровождал группу из 20-30 человек в суд. Судья зачитывал фамилии осужденных и срок наказания. Весь процесс занимал несколько минут, затем осужденных отправляли по рабочим местам.

Вскоре после окончания войны вышло постановление о снятии судимости с лиц, осужденных во время войны по этому указу. В то время Герцберг уже работал в отделе организации труда инструктором по овладению передовыми методами труда. Один из сотрудников отдела был членом комиссии, занимавшейся изъятием документов о судимости из личных дел. Тот рассказывал, что в каждом цехе было оформлено по несколько сотен судимостей и в основном это касалось подростков.

Спецподготовка

Спрос с подростка был как со взрослого рабочего. Кроме того, парни-школьники, будучи допризывниками, были обязаны в течение нескольких месяцев после двенадцатичасовой рабочей смены ходить на ВУП (военно-учебная подготовка). Там они маршировали, ползали, преодолевали препятствия, разбирали, собирали и чистили оружие, стреляли по мишеням, отрабатывали элементы штыкового боя, окапывались, бросали гранаты. Все эти упражнения дублировали в противогазе.

Каждый должен был выполнить установленный норматив. Иногда случалось, что при стрельбе из положения стоя ослабевший подросток не выдерживал отдачи винтовки и валился на спину. Мучила муштра, продолжительное время шагали в ногу. Были случаи, когда кто-либо из ребят умудрялся заснуть во время длительной монотонной маршировки и падал.

«Случаи, когда засыпали стоя у работающего станка, были обычным делом, — вспоминает ветеран. — В ночную смену под утро так клонит ко сну, что забываешь даже про голод. Если операция по обработке поверхности длится несколько минут, кладешь руку на коробку скоростей и моментально засыпаешь. Пока длится обработка, рука ощущает сильную вибрацию. С окончанием резания прекращается вибрация — просыпаешься».

Портсигары и рюмки на продажу

Среди заводчан были умельцы, делавшие в нерабочее время вещицы, пользующиеся спросом на рынке, а на вырученные деньги приобретавшие продукты. Из алюминия вытачивались портсигары под табак и изящные рюмки. Из листового алюминия —расчески. Изготавливали висячие замки различной замысловатой конструкции. Делали зажигалки из винтовочных гильз и красивые мундштуки, набранные из различного цвета пуговиц.

«Слесарь на нашем участке умудрился изготовить ручной штамп для штамповки мелких гвоздей из проволоки. Очень выгодным было выточить кастрюлю из дефектной дюралюминиевой штамповки поршня к танковому двигателю, — говорит Герцберг. — На рынке за такую кастрюлю давали две буханки хлеба. Но вынести ее через проходную было сложно».

Владимиру Овсеевичу как-то повезло раздобыть такую штамповку. За три обеденных перерыва он выточил кастрюлю, приклепал ручки и обменял ее у хлеборезки в столовой на буханку хлеба. После обеда не мог оторваться, пока не умял всю буханку.

Травмы

«Максимальная загруженность каждого из нас высокими производственными заданиями заставляла трудиться на грани возможностей человеческого организма, — рассказывает труженик тыла. — Естественно, что в этих условиях мы часто пренебрегали правилами техники безопасности, что приводило к резкому росту травматизма. За полвека трудового стажа на Уралмашзаводе я не припомню случая, чтобы в мирное время станочник погиб на рабочем месте, а во время войны такое случалось».

Так, в цехе на глазах Владимира Герцберга погиб высококвалифицированный токарь Соловьев. Был случай, когда на полировочном станке девушке сняло скальп.

«А еще однажды в цех пришла работать совершенно необыкновенная девушка лет двадцати — белокурая, кудрявая, — делится Герцберг. — Она привлекала внимание не только красотой, но и яркой добротной одеждой, начиная с головного убора и кончая обувью. Она, не закончив институт, решила поступить на завод, чтобы своим трудом помогать фронту. Говорили, что она дочь генерала. К несчастью, она серьезно травмировалась. На фрезерном станке дисковой фрезой ей практически отрезало руку выше кисти, и она повисла на коже и сухожилиях. Девушку бегом на носилках доставили в здравпункт и моментально увезли в больницу. Через некоторое время она появилась в цехе оформлять увольнение. Оказывается, ей очень удачно сделали операцию, и даже пальцы на руке прекрасно действовали».

Однажды с Владимиром Овсеевичем также произошел случай, который мог привести к трагичным последствиям. Он обтачивал деталь из высоколегированной стали. Резец был из американского твердого сплава α-15, который позволял работать на значительно больших скоростях, чем наш аналог Т15К6. Стружка формировалась раскаленной добела, и не скручиваясь, со скоростью около восьмидесяти метров в минуту, шла прямо на него. Рабочему приходилось интенсивно крючком отбрасывать ее, направляя за резцедержатель в корыто. На одной из деталей в какой-то момент он промахнулся, и стружка петлей легла ему на плечи. Владимир попытался крючком сбросить ее, но неудачно. В это время на плечи легла вторая петля.

«От растерянности я замер, и в этот момент ко мне сзади подскочил мой товарищ Надуткин и сбросил с меня обе петли, — рассказывает Герцберг. — Он получил сильный ожог пальцев, но спас мне жизнь. Его станок стоял по диагонали от моего. Ему пришлось перепрыгнуть через инструментальные тумбочки. Все это заняло буквально пару секунд. Позже мы все удивлялись, как Надуткин — такой увалень, невысокий полноватый парень — смог так быстро и ловко перепрыгнуть через тумбочки. Он и сам этого не мог объяснить».

Повышение

В начале 1945 года на завод поступили заказы на изготовление запасных частей для ремонта тракторов и комбайнов для восстановлением сельского хозяйства. Рабочие это восприняли как предвестник скорого окончания войны.

Как-то утром Герцберга вызвал начальник цеха и сказал, что переводит его работать на зубодолбежный станок. Ознакомиться с этой специальностью было несложно, потому что процесс зубодолбления полуавтоматический. Сложнее было освоить измерительный прибор. Через пару часов юноша зашел к начальнику цеха, а тот сказал, что переводит его в ночную смену и что его задача — найти способ резкого увеличения производительности станков. Он дал парню дополнительный талон на обед и сказал, что талоны будет давать ежедневно.

Владимир начал с изучения забракованных деталей, потом исследовал станок. Кое-что подправил, и получил идеальную деталь. За смену изготовил 180 шестерен. Утром пришли начальник цеха и заместитель главного технолога. Поразились такому количеству изготовленных деталей, предположили, что там сплошной брак. Но все детали были годными.

«Начальник привел меня в кабинет и сказал: „Проси, что тебе надо“, — вспоминает ветеран. — Я попросил зимнее пальто. Он долго звонил в разные инстанции, начиная от карточного бюро и вплоть до директора завода. Наконец, принесли талон на меховое полупальто. Начальник дал мне тысячу рублей: „Иди, выкупай“. В этом цигейковом полупальто я щеголял многие годы».

Победа

Накануне дня Победы Герцберг работал в ночную смену. Ночью в цехах появилось руководство. Стало ясно — победа. Рабочие ликовали, поздравлял друг друга. Хлестко высказывались в адрес фашистов, дружный хохот сопровождал каждое удачное «послание» в их адрес. Не обходилось без ненормативной лексики.

«Непревзойденным шутником был Юра Полозюк. Ему часто удавалось материться в рифму. Например, то и дело задавал вопрос: „Что ты ходишь, на… тень наводишь?“, — смеется Владимир Овсеевич. — В ночь Победы Юра был на высоте. Его высказывания, призывы и бичевания были самыми острыми, вокруг все смеялись и хлопали в ладоши. Вдруг он сорвался с места, взял готовую деталь, пошел к слесарям и клеймами стал выбивать на ней фразу „Это последняя деталь для пушки, будем изготовлять тракторы“. Нашлись и другие охотники отметить день Победы надписью на своих деталях. Все наборы клейм на участке и в кладовой пошли в ход. Пример оказался настолько заразительным, что и на других участках, и в соседнем цехе пошли в ход клеймы на цилиндрах, штоках, стволах и казенниках. Интересно, что мастера этому не препятствовали. В людях, видимо, велико желание оставить для истории свой автограф о великом событии».

В ознаменование дня Победы Полозюк стал забивать небольшой лом посредине пролета. Вокруг собрались рабочие, каждый удар он сопровождал смешными высказываниями, кому в какое место из фашистской верхушки он забивает лом. Лом легко прошел через деревянную торцовку, но с трудом продвигался через железобетонный настил и вдруг во что-то уперся.

Выстроилась очередь желающих забивать лом. Принесли более тяжеловесную кувалду, но лом, видимо, уперся в арматуру, вглубь не продвигался. Верхушку лома так сильно расплющили, что края загнулись, растрескались, и получилось нечто похожее на цветок. Этот «цветок» простоял в пролете несколько дней, пока его не срезали. Надежды не оправдались, артиллерию некоторое время продолжали изготовлять в том же объеме.

«Мы ожидали, что с окончанием войны питание улучшится, но, увы, оно ухудшилось, — заканчивает ветеран свою историю. — Перестали поставлять продукты по ленд-лизу, а наше сельское хозяйство, видимо, еще не восстановилось. Паспорта нам не возвращали еще несколько лет. Взамен действовало временное удостоверение личности, с которым ты не мог никуда выехать, но у всех было радостное и гордое чувство — победа одержана!».

Валентина Глазачева
95 лет

Арест

Судьба девочки из небольшого городка Бежице Орловской области (сейчас входит в состав города Брянска, — Прим. ред.) похожа на судьбу многих советских женщин, чья юность пришлась на военные годы. Сегодня Валентине Никитичне 95 лет, но она остается все той же трудолюбивой и смешливой девчонкой из сороковых.

Никита Васильев-Сергеев, отец Валентины, работал на заводе «Красный профинтерн» мастером разметчиков. Мама занималась тремя дочерями и домашним хозяйством. Семейная идиллия была разрушена в 1938 году, когда неожиданно арестовали отца.

«Мы стали семьей врага народа, — вспоминает Глазачева. — Но те, кто знал папу, не верили в это. Старшую сестру Лиду, ей только исполнилось 16, устроили на завод. Там папу уважали, поэтому старались нам чем-нибудь помочь. Это был риск, стукачей вокруг было много. Мама устроилась швейцаром в техникум, но у нее была крошечная зарплата. Коллеги отца периодически собирали немного денег и передавали нам в качестве поддержки. А в 1939 году нам сообщили, что папа умер. Мама ходила в Брянск, носила передачи. Однажды подошла к тюрьме, выезжает машина, кузов открытый, в нем арестанты. Ребята узнали маму и жестом показали крест, мол, твой муж умер. Позже в справке о реабилитации написали, что его приговорили к 10 годам лагерей. Где и когда он умер, так и осталось неизвестным».

Бегство из Брянска

Валентина мечтала о том, что закончит 10 классов и пойдет в театральное училище. Девушка еще в детстве начала ходить в балетный кружок в местном клубе, солировала в школьном хоре. В 1939 году ее хор стал лучшим в области. Певцам подарили путевку в Москву. Но сбыться мечте о театральном училище было не суждено- началась война.

Брянск стали бомбить немцы. Тогда была надежда, что война продлится недолго, но семье все равно пришлось бросить хозяйство и оправиться в эвакуацию. Взяли самое дорогое — самовар, перину и пару подушек. Мама Валентины насушила сухарей, запекла 18 кур — это был весь их запас еды.

«В телячьих вагонах мы ехали 17 суток на Урал, — продолжает Валентина Никитична. — 7 сентября 1941 года нас сюда привезли, а 9-го Брянск был сдан фашистам».

Семью беженцев поселили на 15-м километре железнодорожной ветки Уралмаш — в поселке Красном в деревянных бараках. Дерево еще не высохло, аромат, вспоминает ветеран, стоял «потрясающий». Вале с мамой и двумя сестрами выделили места в небольшой комнате. Туда же вселили чужую семью из девяти человек. Кое-как поместились. Выдали всем ложки и кастрюльки.

Работа на заводе

Через пару недель после того, как Валентина получила местную прописку, она пришла на Уралмашзавод. Девушку отправили в 47-й цех, на резьбошлифовку. Мастер Петр Цеплюк не успел толком объяснить тонкости работы, как его самого забрали в армию.

Выручил технолог Владимир Колбин, который хорошо знал немецкий язык. Принес документацию для станка и показал, что к чему. В итоге Валентина Никитична проработала на европейском «Линднере» 45 лет. В войну, как и все, стояла у машины по 12  часов в сутки, без перерывов и выходных, вытачивая детали для танков, самоходок и пушек. Иной раз засыпала у станка. Только в 45-ом году рабочих перевели на восьмичасовой рабочий день.

«Каждый день нужно было проехать 15 километров на работу и столько же обратно, — продолжает ветеран. — На каждой станции стояли толпы рабочих, ждали поезд. По этой же дороге везли зенитки. Помню, в 1942 году после ночной смены мы все никак не могли дождаться поезда. Оказалось, кто-то плохо закрепил лафет, и зенитка съехала с разогнавшегося поезда прямо в толпу рабочих, 63 человека пострадали. Пока аварию ликвидировали, нам пришлось 15 километром после смены пешком идти».

Молодость

В этот же год Валя ушла жить в общежитие. Мама дочь поняла и поддержала: молодой девушке жить в бараке, где не хватает места и элементарных условий для гигиены, было сложно.

Женское общежитие находилось в гостинице «Мадрид» прямо возле завода. В комнате стояли 2-ярусные кровати. Сначала она жила с 16 соседками, позже ей с подружками дали комнату на четверых.

«Если мы работали в первую смену, то вечером ходили на танцы, — улыбается Валентина Никитична. — Чаще всего там звучала радиола, но иногда и вживую музыканты играли. Даже Олег Лундстрем (российский джазмен, композитор и дирижер, создатель и руководитель оркестра, который сейчас носит название Камерный оркестр джазовой музыки имени Олега Лундстрема, — Прим. ред.) со своим оркестром приезжал. После работы умылись, перекусили, и с 10 до 12 ночи на концерты. А к 8 утра снова на работу. Молодость все равно свое брала. Энергии было много, хотелось общения».

«Как развлекались свердловчане в годы войны? — Сергей Агеев, старший научный сотрудник музея Уралмашзавода в Екатеринбурге, добавляет подробности, сохранившиеся в архивах. — Самыми посещаемыми местами были „американки“. Это такие заведения, где прилавок располагался по центру, был круглым. Внутри стояла тетка с пивной бочкой и насосом. На закуску можно было бутербродик взять. Продавцы наливали даже в долг, под залог документов (например, пропуска на завод). Мой знакомый рассказывал, что лично видел заложенный партбилет».

Собираясь на танцы, делились между собой одеждой. Как-то для эвакуированных пришли подарки на цех.

«Председатель цехового комитета у нас такой жулик был, — смеется Валентина Никитична. — Мне выделили 10 метров ситца, а он выдал мне 3 метра какой-то искусственной ткани. Мама все равно исхитрилась и сшила мне платье. Вот в нем я и бегала постоянно. Обувь покупали на черном рынке. Самые простые туфли купили за 1 600 рублей, это еще дешево. А зарплата была 400 рублей».

Бывало, что цехами отправляли в колхоз на поля. Валентину никуда не пускали, потому что работать за ее станком было некому. Но подруги выручали, привозили ей с полей редьку и турнепс. Хоть какая-то добавка к жидким столовским супам.

Замужество

В 1944 году Валентина встретила будущего супруга, Изосима. Он работал токарем здесь же, на заводе. На новый год познакомилась с его родителями, после девушка стала частым гостем в их доме. В ноябре 1945 молодые поженились, а 12 августа 1946 Валентина родила двойняшек. В декрет отпустили на 56 дней, а дальше — или на работу выходи, или увольняйся.

«Мне как домохозяйке давали 300 грамм хлеба. А рабочим — по 800. Хотя я двоих кормила. Позже пришлось вернуться на работу, но свекровь не согласилась отдать внуков в ясли и уволилась, чтобы мне помочь. Они с дедом занимались детьми. Свекор на инвалидности был, потерял глаз на заводе», — вспоминает Глазачева.

Отношение к первым военнопленным в городе было спокойное. Немца можно было взять домой для работы. Писали расписку, что приведут пленного обратно в лагерь.

«Один немец ходил к нам белить, — говорит Валентина Никитична. — Мы много разговаривали. Он говорил, что они такие же простые солдаты, которые выполняли приказ начальства. Им так же хотелось домой, к женам и детям. Все мы люди, но как ты пойдешь против государства? Потом их кое-кого отпустили, а кого-то арестовали. Свекор работал сторожем на проходной, где немцев держали. Принес как-то домой немецкий паек: огромный кусок красной рыбы и консервы разные. Целая сумка. А ведь тогда было так плохо с продуктами. Но им, наверное, красный крест помогал. Немцев кормили намного лучше нас. Когда их расформировывали после войны, некоторые остались здесь жить. Одиноких женщин в городе было много, ведь не все солдаты вернулись с войны».

Владимир Быков
93 года

Переезд на Урал

Владимир Быков проработал на Уралмашзаводе почти полвека. Он вошел в историю металлургии как советский инженер-конструктор и изобретатель. Но всего этого, возможно, не случилось, если бы не авантюризм его отца, который решился перевернуть свою жизнь.

Владимир Александрович родился в городе Белово Кемеровской области в декабре 1927 года. Когда ему было четыре года, а брату и того меньше, отец собрал всю семью и отправился покорять Урал. В 1934 году Свердловск был одним из центральных городов страны.

«Мешки, котомки… Ехали на поезде неизвестно куда, — вспоминает Владимир Александрович. — По дороге папе предложили работу в Каменске-Уральском. Остановились на какое-то время там. В Свердловске как раз строились Уралмаш и Электроаппаратный. Гигантские заводы. Уралмаш был как маленькая модель государства, по жизни в районе можно было судить, как живет страна. Город жил круглые сутки. Я не помню, чтобы я ночью шел и озирался, вокруг всегда было людно».

Война

В июле 41-го года 13-летний Володя с одноклассниками и учителем отправился в лес. Там они с утра до вечера собирали ягоды, чтобы отправить помощь фронту. Сами не ели, все сдавали сборщикам. В обмен за 15-20 стаканов черники получали чашку супа и кусок хлеба.

В ноябре 1941 года отец мальчика ушел на войну. Во время большого отступления весной 42-го тот вместе с остальными бойцами попал в окружение и был пленен. До конца войны был в Германии, только в 45-м его с товарищами освободили союзники.

«Для нашей семьи 1943 год стал тяжелым, — вспоминает ветеран. — Судьба отца была неизвестна. Мама много работала, чтобы нас с братом кормить. Мы поговорили дома, и я решил поступить в техникум. И там меня взяли, но по дороге домой я передумал. Понял, что нужно идти работать на завод Уралэлектроаппарат. Меня приняли в инструментальный цех учеником-разметчиком».

Концерты в тылу

Мальчишки успевали после работы ходить на вечерние концерты, которые часто устраивало дорожное управление Свердловской области. В войну на Урал эвакуировали лучшие музеи и театры страны. Вертинский выступал в Летнем парке.

«Приезжие девочки отличались от наших на порядок, — уверен Владимир Быков. — Они образованные были, иностранные языки знали. С ними было интересно общаться. Эвакуированные из Москвы или Ленинграда дети учились вместе с нами, в школе мы и знакомились. Когда я стал работать, то уже мог за свои собственные деньги пригласить девушку на концерт или в театр. С кем-то мы продолжили дружить и после войны. Иногда, когда долго гуляли в центре, я оставался ночевать у маминой сестры. А родители о том, что со мной все в порядке, узнавали только утром, когда я приходил на работу».

Завод

Пока Володя был учеником на заводе, находился в привилегированном положении, работал с 8:00 до 14:00. А ребята постарше работали уже до 18:00, после смены они приходили на занятия в вечернюю школу. Спали максимум по 6 часов, если повезет.

«На основном месте работы я чертил кондукторы, которые шли как детали в основную сборку электрических машин, — продолжает ветеран. — Днем чертил, а вечером помогал фронту, это была дополнительная работа. Там мы точили снаряды для „Катюши“ „пробку“. Однажды не удержал, она отлетела в станок и отрезала мне палец. Помню, что я сразу к матери побежал, она тоже на заводе работала. Успели пришить. Даже больничный дали».

Победа

В мае 1945 года 17-летний Владимир мчал на велосипеде, цепляясь за грузовики, к железнодорожному вокзалу. Погода была дождливая, но люди вокруг радовались возвращению солдат. А мама плакала. День Победы стал для семьи Быковых страшным днем, потому что отец не вернулся.

«Летом я поступил в институт, — вспоминает Владимир Александрович. — И в день моего поступления от отца пришла новость, что он жив и скоро вернется домой. Он приехал в первый учебный день, так что сентябрь сделал нас счастливыми. Папа изменился после плена, практически ничего не рассказывал. Помню только одну историю: когда американцы освободили их из плена, они зарезали корову и устроили пиршество».

Последствия войны чувствовались в каждом доме. По количеству членов семьи, по вернувшимся с увечьями и ранениями. Ни одна семья не обошлась без погибших. Узнавали новости по «сарафанному радио». Еще до сталинградской битвы на заводе говорили, что готовится серьезная битва и будет перелом в войне. Так и случилось.

«Война закончилась, — говорит ветеран. — Папа купил мне в институт настоящий мужской костюм. Как сейчас помню: приятный коричневый цвет, добротная ткань. В этом костюме многие годы проходил, так он мне нравился. Я повзрослел за время работы на заводе. Папа гордился, что я не испугался трудностей, и помогал фронту, а значит, и ему».

Владимир Бочкарев
93 года

Война

Владимир Бочкарев родился в августе 1927 года в Свердловской области, в Нейво-Шайтанском поселке Алапаевского района. Мать была медсестрой, а отец рабочим. Как и дед, тот трудился на местном заводе. В конце 1935 года глава семьи Бочкаревых получил диплом Томского индустриального института и его направили на Уралмашзавод.

«В 1941 году я закончил шестой класс, — вспоминает Владимир Александрович. — В июне меня отправили в пионерский лагерь, и там я узнал, что началась война. Конечно, нас воспитывали патриотами, в любви к Родине, но мы даже не представляли, что нас ждет в ближайшие четыре года. Мы были мальчишками, но тоже хотели помочь фронту. В сентябре я пошел в 7 класс, но мечтал попасть на передовую. Туда таких шкетов, конечно, не пускали. Поэтому в январе 1942 года я бросил школу и пришел на Уралмашзавод. Туда меня тоже не взяли, так как мне было всего 14 лет. Но не прогнали, отправили в ремесленное училище».

Завод

В училище Володю одели, выдали гимнастерку, брюки, ботинки, фуражку, шинель, ремень с металлическими буквами «РУ» на пряжке. В 14 лет в составе учебной группы Бочкарев стал работать на Турбомоторном заводе, собирать танковые моторы. Работали по 12 часов в первую смену, иногда и в ночную. Кормить должны были три раза, но из-за столько длительных рабочих смен кушать успевали в лучшем случае дважды. Там Владимир проработал 9 месяцев.

Группу выпустили, а юношу перевели на Уралэлектроаппаратный завод. Там он участвовал в сборке «Катюш», устанавливал направляющие на иностранные машины «Студебеккер». После трех месяцев работы его перевели на завод № 9 (артиллерийский завод на территории Уралмаша). Там он продолжил работу слесаря-сборщика, собирал гаубицы и орудия для танка.

«В ремесленном училище нам не платили, — продолжает труженик тыла. — А вот когда стал рабочим, я уже получал зарплату. Нам выдавали продуктовые карточки и иногда табак. Одна пачка стоила 500 рублей. Мы пошли с отцом на базар и свои две пачки обменяли на кирзовые сапоги для меня. Папа не курил, а я, как пошел на завод, так и закурил. Сестра меня постоянно стращала, что папе расскажет. А что он? Я хоть и мальчишка, но уже самостоятельный был, работал. Через сорок лет только бросил… Нам давали по 800 граммов хлеба. А школьникам — по 400. Работать было выгоднее. Когда денег не было, я кусочек хлеба на базаре продавал, а потом в кино ходил. Даже на территории завода в коридоре такие рынки были. Однажды у меня там вытащили из кармана карточки, и это было очень грустно».

Жизнь вне завода

Как и остальные мальчишки младше 16 лет, Владимир Александрович работал по шесть часов. В 14:00 их дружная компания собиралась у проходной. Как только открывали двери, они бежали на трамвай и ехали на Калиновские разрезы купаться.

«Часто ходили в кинотеатр „Темп“, — вспоминает Бочкарев. — Сейчас на его месте пустырь, несколько лет назад здание снесли. На танцы любил ходить. У нас дома был патефон и отцовские пластинки довоенные. Музыку мы любили. Старшая сестра приглашала подружек, они учились танцевать. И я с ними учился, а потом и на танцы ходил. Не пропускал ни одной дискотеки. Вальс, фокстрот — это целая культура была. Люди знакомились, женились».

Служба

Все это время Владимир мечтал попасть на фронт, но из-за «брони», которую давали всем нужным работникам завода, в армию его не пускали. И он сбежал туда хитростью. Однажды тот уже сдал документы, но приехал военком и перед строем объявил: «Бочкарев, выйдите из строя, завод вас не пускает». Но до отправки Владимир познакомился с секретаршей Аней. После изгнания из строя подошел к ней и попросил отдать его документы, и она их отдала.

«Я догнал своих и в стопочку личных дел свои бумаги подсунул. До Троицка в Челябинской области мы ехали неделю, хотя туда несколько часов езды. Приехали, переночевали. Нас выстроили и опять меня вызывают, — вспоминает Владимир Александрович. — Мол, завод вас не отпускает, прислали вместо вас человека. А я уже и карточки продовольственные, что оставались, отдал отцу. Отказался ехать обратно. В итоге, обоих оставили. Я отцу отправил письмо, что остаюсь в армии, он за меня рассчитался на заводе. Так я стал курсантом Троицкой военно-авиационной школы механиков».

Перед окончанием войны Владимиру повезло побывать на стажировке в Восточной Пруссии. Так он стал участником войны. Правда, аэродромы располагались за 200-300 километров от линии фронта. Но механики играли важную роль, без их помощи любой самолет был бесполезным железом.

Возвращение домой

После окончания школы Бочкарева отправили на срочную службу в армию. В полку он работал механиком по вооружению, обслуживал четыре штурмовика ИЛ-2. На каждый самолет нужно было подвесить 4 бомбы, зарядить пушки, реактивные снаряды. После войны его работа ничем не отличалась от той, что была в период боевых действий, только теперь вылетов было меньше и летали на полигон. Владимир прослужил 8 лет срочной службы, и в 1952 вернулся на родной завод.

«У нас в сороковые на заводе пленных не было, — уверен Владимир Александрович. — Были узбеки. В столовой только зазеваешься — из твоей тарелки сразу всю еду съедят. Они зачем-то всегда копили деньги, зашивали их в халаты. Наши воришки это прознали, вырезали их тайники. Ох и крик поднимался после каждого рейда карманников».

Семья

После армии Владимир влюбился. С девушкой он встречался долго, но когда решился сделать предложение, неожиданно получил отказ.

«Я рассердился, перешел через дорогу к дому напротив, где жила моя знакомая. Три месяца назад ее впервые увидел. Люся была сирота и жила у своих знакомых. Я ей предложил руку и сердце, — делится Владимир Александрович. — Она только один вопрос задала: „Ты меня любишь?“. Ну, как я мог сказать „нет“? „Конечно, люблю“. И мы сразу пошли в ЗАГС. Через четыре дня поженились. Через год после свадьбы родилась наша дочь. Я прожил с Людмилой 59 прекрасных лет. Как в лотерею выиграл».

«Пленный» Уралмаш

Грохот в цехе № 53 стоял страшный. Его как построили в 30-е годы, сразу обнесли колючей проволокой. Условия труда были ужасные. Простые рабочие здесь не работали. Сначала советские зэки трудились, а потом эстафету подхватили немецкие военнопленные, которые заполнили Свердловск в годы Второй мировой войны.

В 1944 стали строить частный сектор. Завод давал беспроцентную ссуду и выделял участки. Чтобы ускорить строительство, определяли двух военнопленных в подмогу. Бежать те не пытались — некуда. Другое дело — черные эсесовцы, которые строили Свердловскую школу милиции на Калинина, где колючая проволока была намотана до третьего этажа. Рассказывали, что даже когда немец шел за водой на колонку, его сопровождали автоматчик с собакой.

«К немцам обычно нейтрально относились, — дополняет Сергей Агеев. — В районе улицы Донбасской поселок был, в народе назывался Маленький Берлин. За колючкой, правда, но немцы там неплохо жили. Посылки получали. После работы надевали пижамы, что было для наших граждан чем-то невероятным. Дорожки посыпали песочком, беседки, скамеечки, цветочки… Горожане ходили „на экскурсии“, из-за колючки смотрели, как немцы живут. В 1949 году их отправили домой. Два эсэсовца помогали квартиру моим родителям ремонтировать, так на прощанье подарили две пары носков и кусок мыла. Ганс и Вилли их звали».

На Уралмаше почти все шлакоблочные двух- и трехэтажные дома построены немцами. До сих пор в них живут екатеринбуржцы. Два лагеря — «Ягодный» и «Адуй» — после отъезда пленных перепрофилировали в пионерлагеря, где до сих пор стоят сделанные ими бараки.

Подписывайтесь на наши аккаунты в социальных сетях ВКонтакте , Одноклассники , Facebook , Instagram . 

Источник